ртом ей в распухшие губы, и снова на скорости мы с ней разбиваемся.
Алиса стягивает майку сама, а я бедра ее фиксирую.
Фиксирую и дергаю на себя силой. Фиксирую и дергаю. Она трется об меня, иногда задевая стояк.
Ее первоклассные, круглые сиськи снова оказываются у меня во рту. Меня собирать по частям теперь надо, но пусть об этом кто-то другой парится.
Когда она выгибается поближе, раз за разом, меня кроет тотальным отрубом. По нулям все системы.
Задушено пищит она и трется сама. Знаю, что невозможно, но если бы сейчас спустил вот прямо в штаны — это закономерно. Как зеленый школьник.
— Вася, — выдыхает она и я на мгновение упираюсь головой в ложбинку между влажных сисек.
Будто очнулся в жизни другой, при звуке ее голоса, но пришлось вернуться в дрянную версию, когда замолчала.
Она недовольно морщится, когда выкручиваю один сосок без тормоза.
— Больно, — сопит и слишком высоким голосом отзывается. — Лучше…
Не хочу больно. Хочу, чтобы голая была. Чтобы выгибалась так всегда. В нежный рот членом толкнуться. Или куда угодно. И чтобы мычала, как сейчас. Хочу, чтобы она вдребезги разбилась.
Это колдовство какое-то. По-другому никак. Хочу все и сразу. Но чтобы она хотела. Это колдовство должно ведь на обоих распространятся? Должно ведь?!
Лезу ей в трусы. Удается пройтись пальцами по влажным складкам только потому что Алиса не ожидала. Потому что она сразу же оттягивает мою руку.
— Че такое, — завожусь и барахлю, — что? Ты мокрая вся. От меня. Вся прямо.
Да меня колошматит от осознания. От ее соков на моей ладони.
Она тушуется. Елозит снова, но мою руку от себя удерживает.
— Мы… ты… мы не на это договаривались.
Сердце обнаруживается в груди насосом. Раздувается от накачки, и даже в животе дренаж ощущается. Волна за волной.
Ах да, уговор. Условия. Пункт два один два три. Вот зачем мы здесь. Зачем она здесь.
Дурак.
От злости отталкиваю ее руку от моей слишком резко. Стопорюсь, чтобы со вдохом рассеять силу реакции. Хоть немного. Агрессию перетянуть узлом. Рассудок врубить.
А она тянется рукой куда-то. Ищет майку. Грудки колыхаются, и она второй ладонью их пытается скрыть, расплющивая.
Я еще не закончил! Я… Я даже… Я имею право смотреть дальше!
Отдираю ее ладонь от груди, но Алиса не отпускает и не сдается. Смотрит на меня рассержено и неуверенно.
Не понимаю, что она думает. Что хочет. Или не хочет. Что чувствует. Почему контакта теперь избегает.
Майку она натягивает обратно, а мягкие бедра я все равно держу.
Член рвется из ширинки, и злость рвется наружу тоже. Уговор, значит. Устав. Получила то, что хотела.
Пытается слезть, и я игнорирую щемящее чувство… не знаю, как это… щемящее что-то, когда она расстраивается, что не может выбраться из моей хватки.
Поглядывает на меня осторожно, выжидающе и даже обиженно. Ну что, что я сделал или не сделал еще? Ей хорошо было? Должно же быть хорошо.
Дергаю ее так, чтобы на член прямо села, чтобы почувствовала его, хоть через ткань. Она приоткрывает рот и рукой мне в плечо упирается. Отводит глаза.
— Прекрати, — шепчет, — мы в машине. И я… Я ведь сделала, как ты хотел. Я… Пожалуйста, хватит этого, мы не договар… Ты издева…
— Сейчас выставлю тебя из тачки, раз по уговору уже все. Пешком пойдешь.
Вместо мыслей — в кипятке барахтаюсь. Кожа изнутри шкварчит гневом. Даже руки не слушаются, на тормозе жилы.
Выставлю, как ты меня из города хочешь выставить. Ничего, я хорошо разбираюсь что делать, когда от меня избавляются. Я прямо профи с рождения.
Вырывается и заряжает мне локтем в бок. Держу ее, хотя сам угрожал выставить. Пальцами грубо хватается за мое лицо, чтобы отвлечь и оттолкнуться. И глаза ее… Манящие, но блестят яростно. Смотрит презрительно и возмущенно.
— А ну пусти! Пусти, сказала! Так и знала, что издеваешься. Ну и радуйся.
— Не пущу! Я не радуюсь!
— Значит, так тебе и надо! И поправку свою забери. Я сама детдом отстрою. Только спорткомплекса здесь не будет!
Она прорывается на свое сиденье, лишь потому что я планирую ее сзади удерживать.
Но Алиса брыкается всем телом. Умудряясь открыть дверь, рывками пытается выползти. Зажимаю ее сильнее допустимого, но, блядь, чтобы ее удержать — придется навредить.
— Хватит, ну, поворачивайся!
Ослабляю хватку лишь на миг, и она рыпается вперед, ударяясь лбом об машину. Но все-таки вырываясь наружу.
Вылетаю из салона, сам не знаю как. Идиот, даже фары не включил заранее.
— Села в машину обратно! В машину!
Она явно топает в сторону дороги. Руки мои отталкивает. Но, естественно, ничего не может поделать, когда я за плечи ее дерганно разворачиваю.
— В машину села!
Алиса смотрит на меня насупленно, взглядом очень тяжелым. Молчит.
Доводит меня, мать вашу, доводит этим молчанием и обездвиженностью, и знает это.
Если не сядет в тачку… Меня качать начинает от мерзкой мысли. Не посмеет. Куда на ночь глядя идти ей одной?
— Я сделала то, что ты хотел, — отскакивает у нее от зубов, — ты сказал выметаться. Отпусти!
— Сядь в машину, Алиса, — на выдохах говорю тихо и невнятно. Злюсь, когда слышу свою калечную речь. — Сейчас же!
— Зачем? — дергает плечом под моей лапой.
— Затем, что я отвезу тебя в Гостиницу. Этого недостаточно, блядь?
Буравит и буравит меня темными глазищами. Выглядит изнеможенной. Мне стоило остановиться. Она выполнила это клятое условие. Конечно, она не хочет ничего большего.
Ее только гребаный детдом с сиротами волнует и как бы уроду, вроде меня, нос утереть. Ну это мы еще посмотрим.
Резко вынырывает из хватки, почуяв слабину. Не успеваю перехватить ее — так как она уже к Куллинану направляется, и повода нет.
Нет повода перехватывать.
Или касаться.
Хлопает дверцей, и на поле я остаюсь стоять один.
Завыть охота или раздробить что-то. Но толку-то?
Никогда никакого толка в этой переживательной ерунде нет.
В машине сразу же газую, даже не глядя в ее сторону.
Поправку я не забираю и блок не возвращаю, хотя Алиса Чернышевская, с вышколенной улыбкой и идеальной осанкой, вдруг оглашает, что окончательное решение должно быть за громадой. По итогам голосования.
Которое я не допущу.
Консультанты мои расщедриваются на десятки комплиментов в адрес ее рассудительности.
